|
Насмешки над французами имели очевидные политические
выгоды: ведь это основные противники империи, значит, шансов встретиться на
поле боя у рядовых граждан и той и другой страны столько же, сколько на встречу
в любом другом месте. Они иностранцы, значит, им можно приписать неестественные
физические характеристики. Объектом этих насмешек не мог не стать Наполеон. Тут
были и пресловутые «дефекты консульской конституции», которые якобы стали
причиной неоднократных ночных разочарований Жозефины — этакий образчик
пропаганды типа «у Гитлера лишь одно яйцо». Английские карикатуристы настолько
привыкли изображать Наполеона желтокожим карликом с огромным носом, что
приехавший в Париж священник британского посольства с изумлением обнаружил, что
Наполеон «хорошо сложен, имеет приятную наружность» и совсем не похож на
человека, о котором газета «Морнинг пост» писала 1 февраля 1803 года: «Не
знаешь, как его и назвать: полуафриканец, полуевропеец, мулат
средиземноморский».
Поразительно, но нелестные заблуждения относительно
французского народа, похоже, пронизали среднего англичанина до глубины души.
Даже в мирное время в самом безоблачном уголке мира они могли хранить самые невероятные
представления о французах. Прекрасный пример — капитан Генри Байэм Мартин,
командир корабля «Грампус». В 1840-е годы его задачей было дрейфовать по
Полинезии, где французы закладывали основы империи, и делать все возможное для
установления британского влияния. Лишь сравнительно недавно был найден и
опубликован его личный дневник, в котором он писал: «Французы обнаруживают, что
их планы рушатся, потому что симпатии склоняются в пользу англичан. Они знают,
что на Таити их никто терпеть не может: мужчины — за несносное высокомерие, а
женщины — за нечистоплотность и непоправимое уродство».
Это его «непоправимое уродство» — просто блеск. Эти
слова демонстрируют, как глубоко заложено предубеждение против французов. Так
же слепо англичане не замечают ничего про себя самих и не в состоянии признать,
что они и есть тот самый «вероломный Альбион», о котором Наполеон сказал:
«Англичане договоров не соблюдают. В будущем на них должен лежать черный креп».
Английские морские волки, такие как Байэм Мартин, считали себя людьми прямыми и
заслуживающими доверия, и они с гораздо большим удовольствием имели дело с
экзотическими островитянами, которых, как они ничтоже сумняшеся считали, они
могут понимать. А вот с французами, людьми ненадежными и не поддающимся
пониманию, они иметь дела не желали.
Убедить англичан в том, что им необходимо иметь более
тесные связи с европейскими соседями, было непросто потому, что у них всегда
под рукой была альтернатива в виде дружбы с Соединенными Штатами. Это не отношения
равного с равным, и так ведется уже не одно поколение, но английский правящий
класс, получавший в школе все блага классического образования, утешал себя
классическим примером. В годы Второй мировой войны консерватор Гарольд
Макмиллан так объяснял суть этих отношений лейбористу Ричарду Кроссмену,
руководившему тогда психологической войной в Алжире.
«Мы, мой дорогой Кроссмен, [начал он], в этой
американской империи — греки. Ведь американцев — почти так же, как греки
римлян, — мы считаем людьми великими, крупными, вульгарными, шумными,
более энергичными, чем мы, и в то же время более праздными, людьми, обладающими
большим числом неиспорченных достоинств, но и более безнравственными. Мы должны
управлять штабом союзных сил так же, как греки-рабы управляли деятельностью
императора Клавдия.»
Это одно из предубеждений, которое в Макмиллане ценили
больше всего, его устраивало, что его исподволь опекают, и он занимался
самообманом на всех уровнях — от политики до личной жизни: хоть Макмиллан и
выглядел воплощением джентльмена эдвардианской эпохи, отец его матери был лишь
простым доктором из Индианаполиса.
Дружба с Америкой стала спасением для англичан в то
время, когда страна осталась одна. Читаешь, как Черчилль описывает свои попытки
склонить Соединенные Штаты к вступлению в войну против Гитлера, и поражаешься,
насколько глубоко он верил, что из-за такого множества общих представлений
обеих стран у них должна быть и общая судьба. Эти чувства прослеживаются
в рассказе Черчилля о встрече с президентом Рузвельтом в августе 1941 года на
борту английского линкора «Принц Уэльский» в Пласентия-Бэй близ острова
Ньюфаундленд, на которой была достигнута договоренность об Атлантической
хартии. Они провели совместную религиозную службу, гимны для которой, в том
числе «Вперед, христолюбивое воинство» и «Господь, подмога прошлых дней»,
подобрал Черчилль.
«Эта служба стала для нас трогательным выражением
единения веры двух наших народов, и все, кто принимал в ней участие, никогда не
забудут это действо, проходившее солнечным утром на запруженном людьми
квартердеке — наш «Юнион Джек» и американский звездно-полосатый флаг,
символично свисающие рядом с кафедры; английский и американский капелланы,
попеременно читающие молитвы; высшие чины флота, армии и авиации Великобритании
и Соединенных Штатов, стоящие вместе за президентом; тесно сомкнутые ряды
английских и американских моряков, стоящих вперемешку с одинаковыми
молитвенниками и усердно поющих вместе молитвы и гимны, знакомые и тем и
другим… Душу волновало каждое слово. Это был великий момент в моей жизни. Почти
половине из певших тогда моряков суждено было вскоре погибнуть.» [В декабре
того же года «Принц Уэльсский» был потоплен при налете восьмидесяти четырех
японских торпедоносцев.]
|