|
Сколько раз предпринимались попытки объяснить, чем
стала Вторая мировая война для Британии? Тысячу раз? Десять тысяч? Однако ни
одна не сумела подорвать уверенность в том, что в этой титанической борьбе
англичане прекрасно понимали, за что сражаются и, соответственно, что они за
люди. В отличие от гордости Гитлера за свой фатерлянд, это чувство было не
таким масштабным, что ли, более личным и, как мне кажется, не таким демонстративным,
но более сильным. Возьмите «Короткую встречу» — рассказ Дэвида Лина 1945 года о
запретной любви. Двое встречаются в привокзальном буфете, где она ждет
пригородный поезд, чтобы вернуться домой после похода по магазинам. В глаз ей
попадает частичка угольной пыли, и галантный местный доктор, даже не
представившись, приходит ей на помощь и удаляет пылинку. Последующие
восемьдесят минут прекрасного фильма — это рассказ о том, как они все больше
влюбляются и какое чувство вины каждый при этом испытывает. Тревор Говард,
высокий и худощавый, с крупным носом и выдающейся челюстью, курносая и
ясноглазая Селия Джонсон, казалось бы, воплощают собой идеальных англичанина и
англичанку. Они порождение бесконечно респектабельного среднего класса, и при
узости заведенного в нем порядка вещей «прилесным девушкам» хочется лишь стать
«диствитильно щисливыми».
Доктор начинает ее соблазнять в классическом
английском гамбите — заговаривает о погоде. Чуть позже он уже говорит о музыке.
«Мой муж не любитель музыки», — замечает она. «Ну и молодец», —
отзывается доктор. Ну и молодец? Причем здесь «ну и молодец»? Звучит так,
словно тому удалось побороть смертельную болезнь. «Ну и молодец», конечно же,
потому, что так признается уготованное Богом право на мещанство и добродетель
отдельных личностей, которые занимаются у себя дома чем им угодно. Так и
развивается их знакомство на фоне звучащего то и дело Второго фортепьянного
концерта Рахманинова, и время измеряется количеством чашек чая, выпитых в зале
ожидания на вокзале в Милфорде. Муж Селии Джонсон из тех, кто называет жену
старушкой, а свои чувства выражает приглашением разгадать вместе кроссворд в
газете. «Наверное, живи мы в теплых и солнечных краях, все мы были бы
другими, — задумывается она однажды про себя. — Мы не были бы такими
замкнутыми, стеснительными и тяжелыми людьми». Как англичанка, она не
испытывает неприязни к мужу, считая его «добрым и лишенным эмоций». В ловушку
такого же брака без любви попал и Тревор Говард, который тоже относится к жене
и детям без враждебности. Однако и он, и Селия Джонсон охвачены страстью такой
силы, что еле сдерживаются. «Нам следует быть благоразумными, — таков их
постоянный рефрен. — Если вести себя сдержанно, то еще есть время».
В конце концов, несмотря на все заверения в вечной
преданности, их любовная история так ничем и не заканчивается. Он поступает
здраво и уезжает в Южную Африку работать в больнице, а она возвращается к
своему благопристойному, но скучному мужу. Конец фильма.
Что говорит об англичанах этот самый популярный
английский фильм? Во-первых, как гласит бессмертное речение, «не для веселья мы
на земле живем». Во-вторых, как важно для них чувство долга: в то или иное
время военную форму носила большая часть взрослого населения. Тревор Говард был
лейтенантом Королевских войск связи, и для паблисити киностудии приписывали ему
целый ряд просто-напросто выдуманных актов героизма. Селия Джонсон служила во
вспомогательном корпусе полиции: оба знали все о том, как удовольствия
приносятся в жертву чему-то более высокому. Самое главное: эмоции даны, чтобы
их контролировать. Дело было в 1945 году. Но это вполне могло произойти и в
1955 или даже в 1965 году. Могла измениться мода, но погода оставалась сырой, а
полицейские — такими же добродушными. Несмотря на послевоенную политику
«государства всеобщего благосостояния», в этой стране каждый знал свое место.
Люди в форме все так же привозили на тележках и ставили у дверей молоко и хлеб.
Что-то было принято делать, а что-то не принято.
Кто-то может предположить, что это были
благопристойные люди, и трудились они, сколько было нужно для удовлетворения
сравнительно скромных амбиций. Они же привыкли представлять, что на них напал
враг, что они держатся под его огнем и храбро противостоят ему. Это картина
сражения при Ватерлоо, когда британские войска отражают решительную атаку
французов, или купол собора Святого Павла в дыму и пламени от взрывов немецких
бомб. В них было глубоко заложено понимание своих прав, но в то же время они могли
с гордостью сказать, что их «не очень-то волнует» политика. Полный провал как
левых, так и правых экстремистов на выборах в Парламент свидетельствует о том,
с каким глубоким скептицизмом они воспринимают обещания земли обетованной. И
действительно, они были сдержанны и склонны к грусти. Но ни в одном имеющем
значение смысле они не были людьми религиозными, потому что англиканская
церковь — изобретение политическое, и из-за этого определение «добрый малый»
стало чем-то вроде канонизации. Они допускали, что веруют, в случаях, когда это
было необходимо по требованиям бюрократии, могли поставить в нужной графе «С of
E», то есть англиканская церковь, зная, что их не будут беспокоить требованиями
посещать церковь или отдавать все, что есть, бедным.
В 1951 году газета «Пипл» («Народ») организовала опрос
читателей. За три года Джеффри Горер получил более 11 000 ответов. В итоге он
сделал вывод, что за последние 150 лет национальный характер изменился
ненамного. Поверхностных изменений наблюдалось множество: население, жившее в
беззаконии, стало блюсти закон; страна, где обожали собачьи бои, травлю медведей
и публичные казни через повешение, стала человеколюбивой и щепетильной;
повальное взяточничество в общественной жизни сменилось высоким уровнем
честности. Однако неизменным, похоже, остались глубокое возмущение
надзором или контролем, любовь к свободе; сила духа; низкий по сравнению с
большинством соседних стран, интерес к сексуальной жизни; прочная вера в
значение образования для формирования характера; внимание и деликатность по
отношению к чувствам других и весьма крепкая приверженность к браку и институту
семьи… Англичане поистине единый народ, более единый, отважусь отметить, чем в
любой предшествующий период своей истории. Когда со всем тщанием прочитывал первую
пачку полученных опросников, оказалось, что я постоянно делаю одни и те же
заметки: сначала — «Какую же скучную жизнь, похоже, ведет большинство этих
людей!», а потом — «Какие прекрасные люди!». Таких же суждений мне, похоже,
стоит придерживаться и сегодня.
|