|
ГЛАВА 7. ЛИШЬ ДОМ РОДНОЙ
Жизнь англичан дома и жизнь в море взаимно дополняют друг друга: их главные характеристики — безопасность и монотонность.
Элиас Канетти. Масса и власть
В 1835 году молодой англичанин по имени Александер
Кинглейк закончил учебу в Кембридже и, прежде чем начать карьеру юриста, решил
проверить себя на зрелость и отправился через сирийскую пустыню верхом на
верблюде. Он держал путь в Каир, имея при себе «пару пистолетов и двух
слуг-арабов». Через несколько дней пути по пустыне они увидели двигавшихся им
навстречу трех других верблюдов. Когда те приблизились, стало видно, что на
двух верблюдах едут всадники, а третий увешан поклажей. Потом он разглядел, что
один из наездников одет в английский охотничий костюм и выглядит как европеец.
Чем меньше становилось расстояние между ними, тем большее волнение охватывало
Кинглейка:
«Мы сближались, и меня стал мучить вопрос: следует ли
нам заговаривать друг с другом? Я посчитал, что незнакомец вполне может обратиться
ко мне, и если это произойдет, я был вполне готов к общению и беседе, насколько
это в моем характере; однако мне так ничего и не приходило в голову, что ему
сказать… Большого желания останавливаться и начинать разговор как с утренним
посетителем среди этой безбрежной пустыни у меня не было».
К счастью для Кинглейка, человек на другом верблюде
тоже оказался англичанином. Армейский офицер, он возвращался в Англию по суше
из Индии. Когда наконец эти незнакомые люди встретились посреди безграничных
просторов, «подняв руку к головному убору и вежливо помахав друг другу, мы
проехали мимо на почтительном расстоянии, словно разминулись на
Пэлл-Мэлл-стрит». И ни слова при этом.
В конечном счете победу над английской сдержанностью
одержали аравийские верблюды, которые, миновав друг друга, дальше идти
отказались. Оба англичанина повернули обратно.
«Первым заговорил он; обратился он ко мне с изысканной
вежливостью, словно допуская, что желание заговорить с ним возникло у меня
просто из общительности или присущей гражданским лицам любви поболтать всуе, и
тут же счел мои попытки познакомиться за похвальное желание получить
статистическую информацию, из-за чего, когда мы приблизились настолько, что
можно было слышать друг друга, произнес: «Вероятно, вы хотели узнать, как
проходит эпидемия в Каире?»
Откуда у англичан это странное нежелание заводить
разговор друг с другом? Именно на это один за другим жалуются приезжающие в
Англию иностранцы, которые обнаруживают, что познакомиться с англичанином
просто невозможно. Если они добродушны, как Макс О’Релл, писавший об Англии
конца викторианской эпохи, им это кажется лишь забавным. «Если в купе для
курящих вы скажете англичанину, что он уронил на брюки пепел от сигары, он
скорее всего ответит: «Я уже десять минут наблюдаю, как у вас в кармане пиджака
горит коробка спичек, но ведь не беспокою вас по этому поводу»». Но чаще всего
то, что англичанин считает лишь невмешательством в частную жизнь, другим
представляется чем-то вроде презрения. Когда англичане правили империей,
которая правила всем миром, это выглядело высокомерием. С понижением статуса
нации это стали считать чем-то экстравагантным. В1992 году, через сто лет после
упомянутого выше случая, в поезде еще один американец, с удовольствием
смахнувший пыль Англии со своих ботинок, решил, что в эту страну целую тысячу
лет не вторгался ни один захватчик лишь потому, что делать этого просто не
стоило. Он целых восемь лет безуспешно пытался с кем-то подружиться, но понял,
что единственный способ завоевать общественное признание в Англии — это
изображать безразличие. «Что можно сказать про общество, которое принимает лишь
тех, кого мало заботит, принадлежат они к нему или нет? Для начала это
свидетельствует, что англичанам в общем-то наплевать, нравятся они кому-то или
нет. Они предпочитают общество других мизантропов. А так как на самом деле ни
один мизантроп, заслуживающий того, чтобы его так называли, не выказывает
желания становиться членом этого клуба, тех, кто действительно хочет вступить в
него, нужно просто третировать».
Он и представить не мог, какое изысканное наслаждение
доставит этот взрыв негодования кое-кому из англичан; пусть Британия больше не
правит морями, но англичане по-прежнему способны заставить чужестранцев почувствовать
унижение. И попал в самую точку. То, что он называет мизантропией, другие могли
бы назвать частной жизнью. Это одна из отличительных характеристик англичан, и
иностранцы всегда на это сетуют. При упоминании о приключениях Шерлока Холмса в
памяти неизменно возникает не сам великий детектив, который раскрывает тайны,
связанные с убийством того или иного человека, а образ его дома на
Бейкер-стрит, где он со своим другом доктором Ватсоном проводит время в
приятной дремоте, пока их покой не нарушает некий посетитель, который отчаянно
нуждается в помощи. Вот в чем беда с окружающим миром. Он постоянно вторгается
в домашний уют.
Даже иностранцы, которых посылают в Англию на работу,
могут открыть для себя, что английские коллеги пригласят их к себе домой лишь
однажды — накануне их отъезда. В отличие от некоторых других стран, где общение
может время от времени происходить и дома, англичане очень трепетно относятся к
домашнему очагу и предпочитают ресторан или паб. Из этого можно сделать вывод,
что приглашение в дом к англичанину действительно что-то значит в отличие,
скажем, от Америки. Однако еще это значит, что вы можете прекрасно знать, что у
кого-то дома происходит нечто невообразимое, но и пальцем не шевельнете, чтобы
что-то предпринять. Так, например, в сознании англичан навсегда запечатлелись
несколько адресов, хотя они никогда там не были: это Риллингтон-Плейс, дом 10,
мрачные меблированные комнаты в районе Ноттинг-Хилл на западе Лондона, где
некрофил Джон Кристи убил полдюжины женщин; Крэнли-Гарденз, дом 23, в
Мазуэлл-Хилл и Мелроуз-авеню, дом 195, в Криклвуде, где Денис Нильсен расчленил
пятнадцать молодых людей и спустил их в канализацию; Кромвель-роуд, дом 25, в
Глостере, где Фред и Роуз Уэст замучили и убили по меньшей мере десять женщин.
Все эти случаи имели такие масштабы потому, что соседи были верны английской
традиции не совать нос в чужие дела. «Мне не хотелось вмешиваться», говорили
они любопытным репортерам, пока полицейские в черных плащах выносили один за
другим ящики с человеческими останками.
Слова, которое точно соответствовало бы английскому
privacy, просто не существует ни во французском, ни в
итальянском, а между тем в Англии это один из принципов, характеризующих всю
страну.
На первый взгляд кажется забавным, что у страны нет
закона, который закреплял бы основную идею права на частную жизнь. Но ведь
конституционная защита необходима лишь в обществе, где предполагается, что
личность есть нечто второстепенное по отношению к государству. Значимостью
частной жизни исполнена вся организация страны, начиная от предпосылок, на
которых основаны законы, и кончая конструкцией домов, в которых живут
англичане. Можно заметить, что английские загородные дома — жилища людей состоятельных,
за несколькими намеренно монументальными исключениями, такими как Бленхеймский
дворец архитектора Ванбру, — не отличаются кричащим внешним видом: такие
места скорее вызывают лукавое восхищение, как в строках Поупа
Да, сэр, здесь прелестей не счесть,
Но где тут спать
|