|
Стойкое агрессивное невежество по отношению к
«загранице», которым до сих пор отличается эта сторона гордыни англичан,
достигает апогея, когда речь заходит о стране, с которой их сравнивала Марта
Геллхорн, — о Германии. Во многих отношениях Германия, как и
Голландия, — страна, с которой, казалось бы, у англичан могло быть больше
всего общего. Возможно, в Германии все слишком регламентировано и отсутствует
чувство юмора, но ведь, по крайней мере, эта страна вышла обновленной после
двух мировых войн и бедствий нацизма, построив процветающее, гуманистическое
общество, в силу чего немцам не все равно, что думают о них другие. Англичанам
— и это очевидно — перестроиться не удалось, они просто стали беднее. В 1955
году на один фунт можно было купить 11 марок. К 1995 году на него можно было
купить меньше трех. Какой же исключительно рассчитанной слепотой нужно
обладать, чтобы относиться к подобному сравнительному спаду как к чему-то, чем
можно гордиться. Тем не менее эти карикатурные национальные представления, которые
пародировал Оруэлл, продолжают жить, только в несколько измененном виде.
В 1990 году тогдашний посол Германии в Лондоне,
уставший от беспрестанных нападок на немцев в британской «желтой» прессе, решил
противопоставить предрассудкам знание. Была устроена встреча с редактором одной
из этих газет. На беду, посол оказался родственником одного из лучших пилотов
времен первой мировой войны, «Красного Барона» Манфреда фон Рихтгофена.
Используя все свое обаяние диломата, посол в течение одного или двух часов,
которые, по его мнению, оказались очень продуктивными, терпеливо объяснял этой
газете, что у его страны нет намерений создать четвертый рейх, в котором Британским
островам будет отведена роль некоей колонии рабов недалеко от материка. Открыв
на следующий день эту газету, он увидел, что заголовок над рассказом о его
миротворческих усилиях гласит: «Гуннбеседует с «Сан»».
Откуда у англичан это удивительное равнодушие? Отчасти
это можно объяснить хорошо развитым чувством юмора. У немцев склад ума другой,
и это обнаружил австрийский философ Виттгенштейн, которому пришлось отказаться
от намерения написать книгу по философии, составленную целиком из анекдотов,
когда он понял, что чувство юмора у него отсутствует. Немецкое остроумие — это,
как известно, не смешно (хотя даже тот самый немецкий посол смог с улыбкой
говорить о заголовке в «Сан». Через несколько дней). Англичан, по крайней мере,
спасает то, что они могут смеяться над собой. А основой для этого должно быть
чувство глубокой уверенности в себе. Раз деятельность государства в целом за
последние пять десятилетий далеко не впечатляет, корни этого следует искать в
личности. Англичане не гордятся достижениями своих правительств: они знают, что
в лучшем случае туда входят «типы», а в худшем — шарлатаны. Появись английский
премьер-министр на телевидении и обратись он к ним так, как обращаются к своему
народу американские президенты, — «мои соотечественники американцы». —
аудитория попадала бы со смеху.
Прокатитесь в Англию на поезде Париж-Лондон по туннелю
под Ла-Маншем, и у вас сразу появится возможность заметить равнодушие англичан
к положению своей нации. Вы проделаете путь из города, который своими великолепными
бульварами и авеню провозглашает веру в централизованное планирование, в город,
который просто взял и вырос как Топси.
Париж остается городом, в котором власти по-прежнему
могут осуществлять такие grands projets, как Ля Дефанс —
деловой центр или Бастиль Опера, в то время как в Лондоне вряд ли согласятся на
установку какой-нибудь новой статуи.
Об этой разнице свидетельствует даже сама эта железная
дорога. К декабрю 1994 года уже ходили прямые поезда между Парижем и Лондоном.
Приняв решение начать свой grand projet, французское правительство
просто сделало так, чтобы это произошло. От Парижа до побережья была проложена
высокоскоростная железная дорога, по которой с момента открытия туннеля поезда
мчались со скоростью до 186
миль в час. Вылетев из туннеля в сельские районы Кента,
поезда сбрасывали скорость чуть ли не наполовину. Англичане не успели вовремя
построить свою высокоскоростную железнодорожную линию. Власти оправдывались
тем, что в Кенте большая плотность населения, что это самый процветающий уголок
Англии в отличие от относительно заброшенного севера Франции. Однако настоящая
причина лежит в различии отношений между личностью и государством. Просто
французское правительство готово навязать свою волю: если оно захочет проложить
железнодорожную линию или построить атомную электростанцию. оно отпускает на
это средства независимо от того, через чей задний дворик пройдет это
строительство. Англичане же не только не стали увеличивать размеры налогов,
чтобы реализовать проект, но и провели проектные исследования, которые могли
принимать во внимание возражения от владельца каждого частного дома. Различие в
приоритетах — централизованные предписания о нуждах государства и беспокойство
отдельных граждан — говорит о многом. С английской стороны рассчитывают на
окончание строительства высокоскоростной железнодорожной линии из туннеля к
2007 году. Может быть, его и закончат.
Как людям меланхоличным от природы, некоторым
англичанам стало неловко от того, как обстоят дела со строительством этой ветки
железной дороги под Ла-Маншем. Ведь надо такому случиться, что даже немудреное
дело, такое как совместное строительство железной дороги, кончилось тем, что
французы получили возможность бахвалиться превосходством своей инженерной
мысли! Взглянув на этот факт с позитивной точки зрения, англичане могли бы
поздравить себя с тем, что живут в стране, где государство не может поступать
как ему заблагорассудится и переступать через гражданина. Напрашивается вывод:
французы считают, что государство и есть народ, а вот в Англии государство —
нечто иное: это «они».
Случись мне составлять список тех качеств англичан,
которые впечатляют больше всего, — чудаковатая отрешенность, терпимость,
здравый смысл, вздорность, склонность к компромиссу, глубоко заложенное в них
ощущение своей политичности, — думаю, моих похвал больше всего удостоилось
бы это чувство — «я знаю свои права». Приверженность к некоторым с таким трудом
завоеванным свободам заложена очень глубоко. Это тот же дух, которым отличалась
борьба за Великую хартию вольностей, Хабеас корпус акт, суд присяжных, свободу
печати и свободные выборы. Герои этой борьбы, будь то политики Джон Хэмпден,
Джон Пим, Джон Лилберн, Алджернон Сидни или Джон Уилкс, стоят в одном ряду с
участниками кампаний, не боявшихся требовать свобод, которые в другой стране
можно было получить лишь ценой всеобщей революции. Главное при этом, что если
даже эту борьбу не выигрывали отдельные личности, победа в ней становилась
следствием согласия государства примириться с борьбой этих отдельных личностей.
В каждой схватке есть свои Робеспьеры, но в Англии государство с большей или
меньшей неохотой сдерживало их.
|