|
Хотя англиканская церковь и антикатолицизм не одно
и то же. Спору нет, после Реформации многие народные праздники действительно
носили ярко выраженный раскольнический характер. Празднование 1 августа, начала
правления протестантской Ганноверской династии, костры, зажигаемые вечером на 5
ноября в ознаменование раскрытия заговора Гая Фокса, который вместе с группой
соучастников собирался взорвать парламент, и праздники в честь Вильгельма
Оранского, который высадился в Англии в 1688 году, чтобы избавить страну от
Якова II (кстати, он прибыл в Англию 5 ноября), — во всем этом присутствовала
антикатолическая направленность. В частности, Ночь костров нередко превращалась
в нечто похожее на беспорядки: толпа требовала у католиков денег и нападала на
их дома. На уровне правительственных установлений, в соответствии с законами о
нонконформизме, католики обязаны были платить штрафы за непосещение служб в
англиканской церкви, и в течение почти всего XVIII века их обкладывали суровыми
налогами, отказывали в доступе к образованию и запрещали иметь оружие. Даже в
XIX веке католиков не допускали в парламент и в государственные учреждения, и
они не имели права голосовать. Дважды — в 1688 и 1714 годах — из страха, что на
трон взойдет католик, нарушались установления династического наследования. В
соответствии с Законом о престолонаследии 1701 года ни один католик или
состоящий в браке с католиком не имел права занимать трон, поэтому ставший в
1714 году королем курфюрст ганноверский Георг Людвиг опередил более пятидесяти
реальных претендентов на английский трон. Пусть он был скучным люмпеном и плохо
говорил по-английски. Зато не был папистом. А тот Закон действует и поныне.
За популярными праздниками и парламентскими законами
стояли не столько религиозные, сколько политические убеждения: при том что
исторические враги Англии — Франция и Испания — были странами католическими,
утверждение протестантства приравнивалось к декларации национальной независимости.
Однако срабатывало и нечто более глубокое, чем политика. Руперт Брук приводит
высказывание одного из рядовых английских солдат времен Первой мировой войны,
который формулирует свои скрытые подозрения насчет континента: «Что мне здесь
не нравится, в этой треклятой Европе, так это все эти, черт возьми, картинки с
Иисусом Христом и Его родственниками за этими чертовыми стекляшками». Дело не в
том, что в англиканской церкви нет ниш с изображениями святых, реликвий из их
одежды, старых гнилых зубов или осколков костей, якобы принадлежавших святому
Петру, которые почитаются как средство от болезней. Все это уничтожено или
забыто в ходе Реформации. Есть нечто иное, ощущение того, что корни
англиканизма, который всегда был больше обязан своим появлением Эразму, а не
Лютеру, заложены в ежедневных мирских заботах. В результате англиканизму
оказалось гораздо легче, чем католицизму, приспособиться к научным открытиям,
изменившим мир: в католическом катехизисе нападкам подвергается не только
дарвинизм, но и Просвещение.
Достижения англиканской церкви в развитии чувства
национального самосознания заключаются по большей части не в том, что она
провозглашает, а в том, что благодаря ей стало возможным. Есть даже основания
утверждать, что с установлением англиканской церкви установилась и Англия как
таковая. Тем не менее это не значит, что англичане — люди набожные. Они
выбирают религию как понравившуюся одежду или автомашину — с ее
недосказанностью и известной надежностью, всегда доступную, когда понадобится.
В каком-то смысле Англия страна вообще не протестантская. Любой школьник знает,
что церковь нашей страны придумана, чтобы Генрих VIII мог получить развод. Как
выразился проницательный наблюдатель своей новой родины Ральф Дарендорф, «ссора
с Папой Римским и истинная Реформация — не одно и то же».
Англиканская церковь сегодня стала институтом, который
просто бесит, потому что именно такая религия нравится англичанам —
прагматичная, удобная и ненавязчивая. Неудивительно, что множество английских
писателей предпочли волнующие определенности католицизма. Просто невозможно написать
такой роман, как «Сила и слава» Грэма Грина, о церкви, построенной на
убеждении, что обо всем можно договориться за чашкой чая. Минуло почти четыре
столетия с лучших времен англиканских проповедей, и творения последних ярких
представителей англиканизма в литературе — Розы Маколей, Дороти Ли Сейерс,
Джона Бетчемана, Стиви Смит — уже не звучат с такой силой, как произведения
поэта-католика, такого как Джерард Мэнли Хопкинс. Никто, почитав Троллопа или
даже Барбару Пим, не поверит, что у англиканской церкви есть некая миссия по
отношению к бедным и угнетенным. Она остается тем, чем была всегда: удобным
средством, которое придумали из политических соображений монархи династии
Тюдоров и в котором традиционная Троица увеличена до пяти ипостасей, включая
монархию и парламент. Достижением англиканства можно считать то, что он ловко
укротил глубоко заложенный в англичанах антиклерикализм (в одном из моих
любимых деревенских названий — Брэдфилд-Комбаст — увековечено сожжение в 1327
году бушевавшей толпой из якобы 40 000 человек Брэдфилд-Холла, владельцем
которого был аббат Бери Сент Эдмундс) и вплел Церковь в структуру государства.
Глубокую интеграцию веры и государства можно наблюдать
ежедневно в течение парламентского года, когда незадолго до половины третьего
по центральному коридору Вестминстерского дворца следует небольшая процессия.
Когда при прохождении этой колонны звучит возглас «Шапки долой, публика!»,
полицейские снимают шлемы. Первым, стуча каблуками по плиткам пола, выступает
человек в смешных гетрах, за ним следует какой-нибудь отставной генерал с
золотым церемониальным жезлом в руках, потом идет спикер палаты общин в черной
с золотом мантии, а за спикером шествует священник спикера. Смотрится это как
сцена из комической оперы Гилберта и Салливена. Войдя в зал заседаний, капеллан
в присутствии кучки парламентариев, взявших на себя этот труд, взывает к Богу с
молитвой во славу политических словопрений, поношений и набора очков дня сего.
Какое отношение, спросите вы, имеет ко всему этому Бог? И все же нечто подобное
происходит в каждом подразделении армии, авиации и флота и признается в
умозрительном положении архиепископа Кентерберийского, самого превышестоящего
простолюдина в стране, который при коронации возлагает корону на голову
монарха. Ежедневная литургия, в которой упор делается на чтение молитв за
здравие монарха и «всякого, облеченного властью ея», — это глас церкви,
знающей свое глубоко консервативное и полусветское место в английском обществе.
|