|
ГЛАВА 2. СМЕШНЫЕ ИНОСТРАНЦЫ
По моему разумению, лучшее из того, что есть между
Англией и Францией, — это море.
Дуглас Джерролд
Сошедшая на берег в Кале в 1836 году романистка миссис
Фрэнсис Троллоп так передает случайно услышанный разговор одного молодого
человека, который первый раз отправился во Францию, с более опытным
путешественником, умудренным в делах мирских дальше белых утесов Дувра.
— Какой жуткий запах! — поморщился
непосвященный новичок, зажимая нос вынутым из кармана платком.
— Это запах континента, сэр, — ответил
человек бывалый.
Так оно и было.
Как гласит поговорка, история — следствие географии.
Но если существует такая вещь, как национальная психология, то, возможно, она
тоже вытекает из географии. Разве жил бы во французах неизменный страх перед
Германией, если бы германские армии не переходили так часто границы их страны?
Разве смогла бы Швейцария продолжать свое аморальное процветание, не будь она
страной горной? Само отсутствие географии у евреев породило сионизм, одно из
самых мощных идеологических течений XX века. На англичан первое и глубокое
воздействие оказывает тот факт, что они живут на острове.
А вот как они почитали своих ближайших соседей на
континенте. Неприличные картинки назывались «французскими открытками» или
«французскими гравюрами». Проституток называли «французская консульская
гвардия» (считают, что изначально так называли проституток, разгуливавших у
консульства Франции в Буэнос-Айресе). Они могли носить свободное нижнее белье —
«французские панталоны». Пользовавшийся их услугами «брал уроки французского».
Если в результате он подхватывал сифилис, это называлось заразиться
«французской болезнью», «французской подагрой», «французской оспой»,
«французскими шариками», «французским прахом» или говорили, что ему сделан
«французский комплимент». Он мог заполучить «французскую корону», характерные
опухлости которой назывались «французской свинкой». Если эти «французские» дела
принимали особенно скверный оборот, из-за этой болезни он мог лишиться носа, в
результате чего начинал дышать через «французский фагот». Чтобы уберечься от этой
напасти, следовало надевать «французское письмо», или «французский сейф», или
просто «француза» (ну а сами французы пользовались capote anglaise).
Однако на сексе все не заканчивалось. Существовала
всеобщая тенденция приписывать французам почти любое необычное или
плохое поведение. На вопрос, как ему приготовить говядину, англичанин мог
ответить «под француза», имея в виду ненадежность этой нации — то есть все
время переворачивая и переворачивая. Доктор Джонсон уверял даже, что встречал
некий труд, в котором предпринималась попытка доказать, что для формы флюгера —
«сделанного руками человека петушка, который укрепляется на вершине шпиля и
показывает своим вращением направление ветра» — выбран французский национальный
символ.
«Французским вразнос» торговцы называли воровской
жаргон. О подстрелившем фазана, когда охота на них была запрещена, говорили,
что он «убил французского голубя». В крикете 1940-х годов «французским»
называли бросок, при котором мяч хоть и срезался с ребра биты бэтсмена, но все
же проскальзывал мимо пытающихся поймать его полевых игроков. Даже в 1950-х годах
англичане, выругавшись, по-прежнему, извиняясь, просили «прощения за свой
французский» (говорят, это выражение использовал премьер-министр Джон Мейджор
даже в 1990-х), а отлучку без разрешения называют «уходом по-французски».
Объятия с щекотанием миндалевидной железы — по-прежнему «французский поцелуй»,
словно ни одному англичанину никогда бы и в голову не пришло сунуть язык в рот
другому, не придумай этого французы.
Все эти отличия сыпались на французов как из ведра,
потому что из поколения в поколение сни были заклятыми врагами. Одно время,
когда Англия воевала с Испанией, сифилис называли «испанской оспой», а разврат
— «испанскими штучками». К тому времени, когда основными соперниками в торговле
стали голландцы, англичане начали изобретать такие выражения, как «вдвойне
голландский язык», для обозначения тарабарщины или «смелый как голландец» для
драчливости во хмелю. Подобные образцы можно найти по всей Европе в зависимости
от того, на кого была направлена враждебность местного населения. В Польше
сифилис был известен как «немецкая болезнь», а в Португалии как «голландская
оспа». Но соперничество англичан и французов — нечто особенное. У французов в
ответ припасены такие выражения как le vice anglais — «порка», les
Anglais ont debarque — «менструация», filer a l’anglaise — «уходить
по-английски» или damne comme un Anglais.
Хотя сдается, что у них абсолютно такой же
инстинктивной враждебности как-то не наблюдается: французам есть еще о ком
позаботиться, у них существуют и другие соседи на континенте. Враждебность же
английских выражений отражает некую странную шизофрению по отношению к
французскому народу.
Представители английского среднего класса обожают
французскую еду, вино и климат. Каждый год 9 миллионов англичан упаковывают
чемоданы и отправляются во Францию. Многие везут с собой, как обетованное
подношение, тушеную фасоль, мармайт, мармелад и чай, а цель их путешествия — Прованс,
Дордонь или Бретань. Поев на своих виллах по-английски, они возвращаются домой
нагруженные сырами, винами и пате, то есть продуктами, которые, как они
божатся, дома им не купить. Они могут с презрением относиться к страху
французов перед Германией, но обожают французское savoir-faire — умение,
сноровка, — хотя для этого выражения их собственный язык смог произвести
лишь деклассированное и не совсем адекватное ноу-хау. Англичане могут до
сих пор время от времени испытывать отвращение к французскому понятию terrain
— сопротивляемость организма, — из-за чего французы реже моются и
больше тратятся на духи (накануне возвращения во Францию из египетской кампании
Наполеон писал Жозефине: «Ne te lave pas, j'arrive», то есть «Не мойся, я
приезжаю»), но втайне завидуют тому, что это общество вроде бы «ближе к
естественному порядку вещей». Если у них есть свое мнение о политике Франции,
их бесит и в то же время в глубине души восхищает нескрываемая забота этой
страны о собственных интересах и вопиющее игнорирование мнения всего остального
мира и государственных договоренностей, что и движет политикой правительства.
Они мучительно переживают из-за того, что в Англии нет кафе, которые заполняют
интеллектуалы, курящие, попивающие кофе и развивающие непрактичные пути
переустройства вселенной. Франция, на которую уповают эти честолюбивые
лотофаги-мечтатели, — место, где живут до невозможности стильные женщины,
светит солнце и легкий ветерок доносит запах лаванды.
|