|
Корректировка курса и короткий взлет
Между 1962 и
1965 годами положение в стране снова улучшилось. Мао, значительно потерявший
уважение внутри партии из-за «большого скачка», должен был на время уйти на
задний план. Его противник Лю Шао-ки, имеющий скорее «правые» наклонности, смог
в удивительно короткое время оживить экономику новыми методами: зарплата после
выполнения, экономия и эффективность были снова востребованы, и успехи говорили
сами за себя. Естественно также, это снова принесло с собой классовые различия
между бедными и богатыми, и таким образом вошло в резкое противоречие с
пропагандируемым Мао «бесклассовым обществом».
Культурная революция
Ответная
реакция левого крыла, близкого к Мао, не заставила себя долго ждать.
«Культурная революция» (вэньхуа да гэмин) растянулась на 10 лет и отбросила
Китай далеко назад. Она начиналась относительно невинно: с купания Мао в Желтой
реке, с театрального жеста для народа, традиционно так не любящего купаться.
Вспомним: «Народ как вода. Он может поддерживать корабль, но может его также и
опрокинуть...»
Мао не
утонул, и его твердое желание снова получить власть в свои руки нельзя было не
увидеть. Его помощниками стали подростки и дети вместе со всей своей
накопленной неудовлетворенностью и яростью против ограничивающего их свободу
мира взрослых. Они чувствовали себя маленькими солдатами Мао и называли себя в
соответствии с этим «красными гвардиями».
Когда Мао обращался в начале августа
лично к первым «красным гвардиям» и призывал их к штурму устаревшего класса
функционеров, это было выстрелом стартового пистолета к началу культурной
революции.
«После этого
начали появляться сначала в Пекине, а скоро и по всему Китаю «красные гвардии»,
как грибы из земли».
Их целью было
разрушение «четырех старых вещей»: старых идей, старых обычаев, старой культуры
и старых привычек. Подозрительными были, прежде всего, люди, которые имели
контакт с иностранцами или их культурой. Уже обладание грампластинкой Бетховена
могло быть опасным для жизни. К первым жертвам принадлежали школьные и университетские
преподаватели, позднее круг подозрительных реакционных личностей расширился
так сильно, что практически каждый человек знал среди родственников и друзей людей,
имеющих к этому отношение. Движение нарастало. «Красные гвардии» атаковали
дома и избивали жителей так, что они попадали в больницы; они сжигали частные
коллекции книг и картин, крушили мебель и стригли жертвам половину головы
налысо, что называлось прической Инь-Ян по классическому символу со светлой
(Ян) и темной (Инь) сторонами.
«Неизвестность
того, где красногвардейцы появятся в следующий раз, кого они осудят или сочтут
подозрительным, какие невинные вещи будут искать среди имущества, делала людей
все более нервными и заставляла подумывать о самообороне. (...) Многие люди
добровольно поставляли красногвардейцам сведения о соседях и знакомых, в
отчаянной попытке охранить себя такими доказательствами преданности от нанесения
ущерба»
Фанатизм
прорастал экзотическими цветами. Во многих городах на целые дни полностью
останавливалось движение, так как подростковые «красные гвардии» установили дополнительное
дежурство в качестве регулировщиков уличного движения. Они отключили правый
поворот, так как поворачивать направо было реакционным действием, и вынесли решение,
что красный цвет - цвет прогресса, следовательно, он означает приглашение ехать
дальше. «На некоторых больших перекрестках возникал хаос». Простые будничные
дела сделались политикой:
«Если Вы
хотели позвонить, могло случиться, что девушка-связистка говорила Вам не
«Добрый день», а «Служу народу». На это нужно было ответить: «Целиком и
полностью». Только тогда она спрашивала, какой номер Вы хотели бы вызвать.
(...) При покупке неизбежно встречались с продавцами, которые были
красногвардейцами и задавали вопросы о Трех Статьях, или Красной Книге. Прежде
чем можно было что-то купить, нужно было отвечать только верной цитатой».
Иногда
встречался террор, который проводили дети и подростки, больше абсурдный, чем
опасный. В хаосе этих месяцев подростки, предоставленные часто самим себе,
исполняли свои политические «задания» частично только «от делать нечего», тем
более что даже школы были закрыты. Преподавательница Юе Дайцзюнь сообщала о
детях соседа:
«Больше всего
они играли или теребили друг друга. Им это надоедало, они приходили к нам и
спрашивали, какие преступления мы совершили; они наслаждались тем, что могут
заставить нас склонять головы и признаваться, что мы сделали нечто
неправильное. В конце рабочего дня (...) они часто плевали в нас и заставляли
петь «песню воющих волков», которая специально была выдумана для участников
черной банды (реакционеров, прим. автора) и для классовых врагов».
Однако
имелись намного более жестокие ритуалы. Китаянка Ню-Ню, которая застала начало
культурной революции в возрасте пяти лет, описывает участь ее бабушки,
дедушки, мамы и папы, которых красногвардейцы принуждали к бессмысленному
волочению камней:
«Каждый день
принуждали они моего дедушку к одной и той же работе. Каждый день. Суббота
была особенным днем: с красными лицами, усеянными синими пятнами, и с кровью в
углах рта возвращались папа и мама домой. Ночью я видела следы ударов на их
телах. Я не могла себе представить, какую особенную работу делали они в конце
недели, так как моя бабушка запирала меня, чтобы помешать мне это увидеть. Я
просто должна была узнать это. В одну из таких суббот я вылезла через окно. И
я увидела их.
Я увидела
моих бабушку и дедушку на деревянном помосте, с наклоненными вперед телами,
руки за спинами. Тяжелая железная плита, которая висела на цепи на их шеях, принуждала
их оставаться в этом положении. Позади них висел цветной плакат Мао Цзэдуна,
как повсюду в это время. (...) Здесь собрались три или четыре сотни людей, все
чисто одетые, с маленьким изображением Мао на куртке и красной книжицей в
руках.
Сначала, они
пели гимн в честь Мао, потом декламировали хором: «Да здравствует Мао! Да
здравствует коммунизм!» Теперь собрание могло начаться. Вырастала длинная очередь
ораторов, которые никогда за словом в карман не лезли. Позднее я узнала, что
доносчиками были те, которые обвиняли моих бабушку и дедушку в различных
преступлениях. (...) ...Мои бабушка и дедушка еще должны были требовать
собственной смерти, признаваться в своих ошибках и бесчестных поступках. Они были
словно окаменевшими. Искусственные доказательства и отвратительная ложь
сделали их безмолвными. Они расплатились за свое молчание и свою невиновность
последовавшими за этим жестокими ударами по лицу. Вот какой была их работа по
субботам!»
Такие
собрания были традиционными в Китайской Народной Республике уже с 50-х годов.
Ими пользовались при вынесении приговоров бывшим крупным землевладельцам.
Многие жертвы, которые больше не могли выносить психических и физических
мучений, откровенных, многократно повторяющихся унижений, убивали себя.
Писатель Ван Цзэнц-зи подытоживал ужас тех месяцев в злой короткой истории:
«Малыш
элегантный, малыш усердный и малыш передовой жили все в девятом квартале, в
седьмом подъезде. (...) Отца малыша элегантного называли пренебрежительно «пионером
капитализма».
Такие же
детки играли друг с другом, они присутствовали и при том, как отца малыша
элегантного розгами заставляли бежать по улицам «и глазели на это». Охотнее
всего дети играли с кошками. Они приклеивали им, например, скользкую кожуру на
все четыре лапы и радовались, когда животные с каждым шагом поскальзывались.
Позднее они упростили свои игры с кошками и незамедлительно бросали животных
из окна шестого этажа. Однажды они поймали особенно большую пегую кошку,
которую они как всегда взяли с собой, чтобы бросить ее из окна.
«Но что же
произошло? Перед седьмым подъездом девятого квартала большим кругом стояли
люди: отец малыша элегантного выбросился из окна шестого этажа.
Машина скорой
помощи подъехала, неистово ревя, санитары унесли отца малыша элегантного прочь.
Потом, несмотря на это, малышу элегантному, малышу усердному и малышу
передовому надо было бросить большую пестро-пегую кошку из окна. Они дарили ей
свободу».
Тот феномен,
что даже дети в одно мгновение могли стать убийцами, волновал, вероятно,
взрослых больше всего. Именно в Китае, где более молодой традиционно должен
был быть исключительно послушным («у детей есть не только уши, но и рот»),
удалось восстание против авторитетов за введение насильственной власти. Было
похоже на то, что столетиями практикующееся подавление молодежных требований
отомстило единым взрывом. Юе Дайцзюнь описывает, как директор школы для девушек
была убита своими несовершеннолетними ученицами:
«Полные
воодушевления от нового движения, безжалостно принуждали они директора, одну
из первых академически образованных женщин Китая, ставшую известной благодаря
этому, ползти по тесной подземной канализационной трубе. Когда директор
появилась наконец на другом конце трубы, девушки ее жестоко убили. (...) Что-то
довело этих обычно нерешительных, мягких и любящих молодых крошек до невообразимой
жестокости».
Сколько всего
смертей потребовали эти годы, неизвестно. Погибло ли меньше миллиона людей или
намного больше, полностью не установлено. Но с уверенностью можно сказать, что
это было время, в которое политические заключенные некоторых тюрем и трудовых
лагерей в Китае могли считать себя более счастливыми, чем диссиденты на
свободе.
В 1967 году
беспорядки, чинимые гневными молодыми людьми, полностью вышли из-под контроля.
«Красные гвардии» совершали от имени революции расправы с рабочими или другими
«красными гвардиями». Понадобилось вмешательство армии, чтобы восстановить
государственный контроль над ситуацией в стране, после того как почти вся
гражданская администрация и силы правопорядка были парализованы. В 1968 году
начались ссылки постепенно обезоруженных подростков. «Вниз в деревни и вверх в
горы», - гласил иносказательный лозунг, которому между 1969 и 1973 годами
последовали в общей сложности восемь миллионов учеников и студентов. В деревне
они должны были постигать реалии крестьянской жизни, принимать участие в
повседневном труде и учиться приносить пользу. Крестьяне со своей стороны были
не в восторге от присутствия лишних людей, которых они должны были прокормить и
которые едва ли были приучены к тяжелым сельским работам.
Фактически
теперь армия взяла на себя власть, и она по верховному приказу Лин Бяо в полном
составе присягнула Мао Цзэдуну. Противник Мао начала 60-х годов, Лю Шаоци, умер
еще в 1969 году в тюрьме - в результате жестокого обращения, как это сформулировали.
Лин Бяо, новый второй человек после Мао, смог продержаться недолго. В 1971 году,
подозреваемый в измене, он был, вероятно, расстрелян в Пекине, в то время как
официально было объявлено, что он после раскрытия своей измены переправился в
Монголию на самолете.
Между 1972 и
1976 годами культурная революция вступила в последнюю и внешне самую спокойную
фазу. Под руководством премьера Чжоу Энлая наметилась стабилизация условий, и,
как подозревали левые, новая правая ориентация политики. За кулисами вспыхивал
уже снова спор между левым и правым крылом партии, причем левая фракция была
представлена женой Мао, Цзян Цин и тремя ее соратниками. В общественной жизни
борьба за власть выражалась в кампаниях против Конфуция, Бетховена (западное
упадочничество) или представителей правых, таких как Дэн Сяопин. Резонанс от
этих кампаний оставался сравнительно незначительным. Чжоу Энлай пережил все
косвенные и прямые атаки на свою политику и стал в последние годы его жизни
тайно почитаемым героем народа. Когда он умер в январе 1976 года от рака,
траурная манифестация населения на площади у Ворот Небесного Спокойствия
оказалась стихийной политической демонстрацией против культурной революции.
Снова тысячи людей были арестованы, число казненных, как всегда, осталось
неизвестным.
Несколькими
месяцами позднее умер также престарелый Мао. Правые решились взять власть в
свои руки. Вдова Мао Цзян Цин и три ее соратника были арестованы и позднее как
банда четырех открыто обвинены и приговорены.
«Левой»
политикой наука и культура в Китае были ограждены от дурного влияния: почти
все известные и неизвестные специалисты и деятели искусства были арестованы
или убиты. О «культурных» достижениях культурной революции едва ли может идти
речь, наоборот, бесценные памятники культуры, частные коллекции сокровищ
искусств, собрания книг были уничтожены; то же, что создавалось в эти годы,
было почти исключительно партийной пропагандой. Чувства, не имеющие политического
содержания, например, влюбленность или упоение музыкой, считались
предосудительными. Творческая элита стояла перед выбором, приспосабливаться или
погибнуть.
С
реабилитацией арестованных интеллигентов в конце 70-х годов культурная революция
кончилась также в области духовной жизни.
В общем,
культурная революция была оценена разными людьми очень неодинаково. На западе к
началу 70-х годов она считалась многими левыми примером, достойным подражания.
Высказывание Мао, что революция - это не вечеринка с коктейлями, приводилось в
оправдание для любого кровопролития, особенно теми, кто хотя уже принимал
участие в вечеринке с коктейлями, однако еще никогда - в революции. Кроме того,
при большой привлекательности целей движения, которые практиковались даже в
Европе, не следует удивляться тому, что так много китайских подростков
оказались ими увлечены.
Следы
культурной революции в Китае невозможно охватить взглядом. Не поддается
оценке, сколько погибло в огне сокровищ искусства и старых книг. Реставрацией
разрушенных храмов занимаются до сих пор. Наследием, вызывающим наибольшие
проблемы, является, вероятно, поколение бывших «красных гвардий», которое
называется сегодня «утраченным поколением Китая». Между тем им сейчас по сорок
лет, они провели лучшие молодые годы подсобными рабочими в деревне и, вернувшись
после культурной революции в города, часто больше уже не могли наверстать
упущенные ими школьные или, соответственно, университетские годы. С другой
стороны, полностью лишенные иллюзий и отошедшие от политического идеализма, они
как раз особенно пригодны для того, чтобы осуществлять поворот Китая к
капитализму с соответствующей беспощадностью.
«Красные
гвардии» были виновниками и жертвами одновременно -конечно, сегодня никто не
говорит больше о виновниках. По всей стране, кажется, живут только жертвы.
«Это вина банды четырех» - самое часто встречающееся выражение, которое
иностранный наблюдатель может услышать, когда речь каким-либо образом заходит о
какой-то несправедливости. Сегодня буря, разразившаяся тогда над Китаем, воспринимается
как «десятилетняя катастрофа». Человеческое горе, которое принесла она с
собой, потеря доверия в грядущее, опыт насилия и беспощадности были для всех
участников воистину продолжительным шоком. К этому шоку и возрождению после
него относятся стихотворные строки Гу Чена (умер в 1994 году), которые знает
каждый читающий человек в Китае:
Поколение.
Ночь дала мне
темные глаза.
|