|
Англичанин почти смущается от гостеприимства, которое
оказывают ему в Дублине. Если иностранец знает хотя бы одного местного жителя,
он вскоре познакомится с сотнями людей. Они открывают ему двери своих домов и позволяют
вести себя, как заблагорассудится. Нет в мире более радушной столицы, однако с
той же искренностью она выражает свое неодобрение. Через всю жизнь и через
разговор ирландца проходит горькая язвительность, которая поначалу приводит вас
в недоумение, пока вы не поймете, что это — национальная черта. Католический
епископ однажды сказал Падрейку Колуму, что пороки католиков — злоба и зависть,
а добродетель — признание равенства людей. Пороками протестантов он назвал
индивидуализм и снобизм. Возможно, в чем-то он прав, хотя мне кажется, что все
эти пороки равно свойственны как католикам, так и протестантам. Для меня не
подлежит сомнению то, что ирландцы — прирожденные сатирики. Собравшись вместе,
они рассказывают о знаменитостях — которыми на самом деле восхищаются —
забавные и одновременно уничижительные истории. Поначалу это вызывает удивление.
Чем бы были для нас произведения Джорджа Мура
«Здравствуй и прощай» и «Улисс» Джеймса Джойса, если бы не ирландский
сатирический талант, который часто граничит со злобой?
Иностранцу, растерявшемуся в лабиринте ирландского
разговора, кажется, что для этих людей нет ничего святого, пока он не обнаружит
под утро, что человек, блиставший весь вечер, сбрасывает с себя шелуху, как
актер, смывающий грим после спектакля. Забавный шекспировский Оселок
превращается в сумрачного Гамлета. Он идет по пустой улице, тихо опровергая
все, что сказал за вечер, и в его голосе слышится неизбывная грусть.
И вы поймете, что разговоры в Ирландии — игра без
правил.
Шагая по улицам, залитым холодным утренним светом, вы
никак не можете догадаться, отчего прошедшая беседа казалась вам такой
блестящей!
5
Когда поэт, объявивший, что он атеист, устал защищать
церковь от атак преданного католика, мы покинули кабаре. На одной тихой улице
мы вошли в низкую дверь и спустились по темным ступеням за кулисы театра
Аббатства. Нас искренне поприветствовали и провели в артистическое фойе,
которое, в отличие от всех других фойе, было и в самом деле зеленым. Поэт снял
пальто и немедленно затеял спор: он утверждал превосходство саксов над
кельтами. Казалось, в подтверждение своих слов он выпустил, так сказать,
лучшего зайца, как вдруг в дверь просунул голову мальчик, вызывающий актеров на
сцену, и убил этого зайца одним выстрелом.
— Что же мы теперь будем делать? — грустно
спросил поэт, обходя портретную галерею. — Джеймс Стивен похож здесь на
гнома, правда? Пошли к Майклам. Вам понравится миссис Майкл…
В Дублине такая привычка — отправляться в поисках
умственной разрядки из одного дома в другой. (Количество друзей в Дублине,
должно быть, устрашающее.)
Поэт постучал в дверь и, прежде чем та отворилась,
успел обругать кельтские сумерки, «Гэльскую лигу», правительство, оппозицию и
Священную Римскую империю. Он был в хорошей форме.
— Добрый вечер, хозяйка дома, — поэт отвесил
глубокий поклон, едва дверь отворилась, и заговорил нараспев: — Это я пришел к
вам на склоне дня с торфом в волосах и болотным миртом в ушах, я, не державший
во рту ни крошки с прошлого заката…
— Не будьте ослом, Пэт, — сказала
хозяйка. — Входите!
— У вас есть бекон и яйца? — озабоченно
осведомился поэт.
— В кухне, — ответила хозяйка.
|